То, что Дэви говорила о нем с Мейсоном, заставило его испытать даже некоторую досаду. Он искренне ценил ее дружеский порыв, однако ему было ясно, что, если Дэви попадет на скамью подсудимых, он сам окажется в двусмысленном положении.

– Прослушай, Дэви… Я обязан спросить: насколько надежно твое алиби?

Она улыбнулась.

– Кажется, в таких случаях говорят «железное». – Откинув голову назад, она звонко расхохоталась. – Хэммонд, дорогой, ты просто прелесть! Ты что, действительно боишься, что тебе придется предъявить мне обвинение в убийстве мужа?

Соскочив с кушетки, она шагнула к нему, придерживая у груди волочившуюся по полу простыню. Привстав на цыпочки, она поцеловала его в щеку и сказала:

– Можешь не беспокоиться, дорогой. Если бы я захотела убить Люта, я не стала бы стрелять ему в спину. Что за радость убивать человека, который об этом не подозревает? Нет, нажимая на курок, я хотела бы смотреть ему в глаза!

– Этот аргумент немногим лучше заявления, что тебе, дескать, неохота было убивать его в такую жару.

– Я вообще не собираюсь оправдываться, – возмутилась Дэви. – Я даю слово, что не убивала его! – Она быстро перекрестилась. – Ни его, ни кого-нибудь другого, хотя – видит бог! – мне ужасно хотелось это сделать.

Хэммонд был рад слышать, что она отрицает свою вину с такой искренней горячностью, но Дэви все испортила, добавив:

–..Эти тюремные робы – они такие ужасные!

Закрыв глаза, Дэви откинулась на спину, чувствуя во всем теле приятное тепло после массажа и последовавшего секса с Сандро – секса, который не требовал с ее стороны никаких усилий. Она просто лежала, позволяя ему проделывать с собой разные приятные вещи, которые разрешились бурным и продолжительным оргазмом.

Сандро все еще был возбужден, но Дэви больше не обращала на него внимания. Поудобнее устроившись на подушке, она собиралась задремать, когда Сандро неожиданно пошевелился.

– Странно… – пробормотал он.

– Что? – Дэви приоткрыла один глаз.

– Твой друг все ходил вокруг да около, но ни разу не спросил прямо, убила ты своего мужа или нет. Приподнявшись на локте, Дэви посмотрела на него.

– Что ты хочешь этим сказать? Сандро пожал плечами:

– Он твой друг. Может быть, ему просто не хочется знать ответ на этот вопрос.

Дэви долго молчала. Потом, глядя в пространство, она невольно высказала вслух то, о чем думала:

– Или, может быть, он уверен в том, что я этого не делала.

Глава 11

Отъезжая от особняка Петтиджонов, Хэммонд думал о том, что не хотел бы ни видеть Дэви в суде, ни подвергать ее перекрестному допросу. И для этого у него были причины. Во-первых, они были близкими друзьями. Дэви ему искренне нравилась, и, хотя ее вряд ли можно было назвать столпом добредете ли, она никогда не притворялась и не старалась казаться лучше, чем была.

Множество женщин сплетничали и злословили по ее адресу, хотя сами вели себя нисколько не лучше. Вся разница заключалась в том, то они грешили потихоньку, втайне, Дэви же, казалось, специально выставляла свои проделки напоказ. Ее выходки, заставлявшие общественное мнение бурлить от возмущения, были сознательным эпатажем. Истина же заключалась в том, что никто или почти никто из критиков и судей не догадывался о том, какова Дэви на самом деле. Хорошие же стороны своей натуры Дэви тщательно скрывала.

Хэммонд давно понял, что Дэви просто пыталась защитить себя таким оригинальным способом. Чтобы не дать окружающим ранить себя, она спешила нанести упреждающий удар, не подпуская к себе тех, кто мог сделать ей больно. И, учитывая, каким было ее детство, подобное поведение было вполне объяснимо. Насколько Хэммонд мог судить, Максина Бертон была скверной матерью. Дэви и ее сестры росли как трава, не зная ни тепла, ни материнской заботы. Несмотря на это, Дэви продолжала регулярно навещать мать в элитном доме для престарелых, куда она ездила каждую неделю. Она не только оплачивала ее содержание, но и сама исполняла личные просьбы и пожелания матери, и Хэммонд был, наверное, единственным, кто знал об этом. Дэви, впрочем, ничего ему не рассказывала, и он, наверное, так и остался бы в неведении, если бы однажды Сара Берч не проболталась ему об этой тайне своей хозяйки.

Второй причиной, по которой ему не хотелось бы допрашивать Дэви, была ее способность лгать – лгать вдохновенно и правдоподобно. Слушать ее было так приятно, что легко было потерять осторожность и попасться.

Впрочем, он знал, что присяжные часто относятся к таким людям, как Дэви, довольно благосклонно. Хэммонд почти не сомневался, что, если ее вызовут в суд для дачи показаний, она наверняка оденется так, что не заметить ее будет просто невозможно. И если во время заслушивания обычных свидетелей присяжные иногда позволяли себе дремать, то с Дэви этот номер не пройдет.

Хэммонд очень хорошо представлял себе, что может сказать Дэви, поднявшись на возвышение для свидетелей. Если она заявит, что не убивала Люта Петтиджона, но тем не менее ничуть не сожалеет о его смерти, поскольку он был неверным мужем, обманывавшим ее при каждом удобном и неудобном случае, если она скажет, что он заслуживал смерти, поскольку был лживым, жестоким негодяем, присяжные скорее всего согласятся с ней.

Нет, он не хотел бы допрашивать Дэви в связи с убийством Петтиджона. Но если до этого дойдет, ему придется… Да, придется, потому что это дело было лучшим в его карьере. Хэммонд надеялся только, что Смайлоу и его люди сумеют собрать достаточно улик, чтобы обвиняемый не сумел уйти от наказания под каким-нибудь формальным предлогом.

Впрочем, и ему тоже предстояло постараться. Вряд ли это дело будет простым, рассуждал Хэммонд, слишком уж заметной фигурой был Лют Петтиджон, чтобы его смерть не задела интересы многих и многих высокопоставленных политиков и дельцов. Ему придется быть предельно внимательным и осторожным, чтобы не ошибиться и не испортить все, но только так Хэммонд мог узнать, чего стоит он сам. Только получив реальные доказательства своей компетентности и способности противостоять нажиму сильных мира сего, он сможет принять участие в ноябрьских выборах прокурора округа. А ему очень хотелось не только принять в них участие, но и победить. Победить заслуженно, а не потому, что он будет фотогеничнее других кандидатов, или потому, что у него будет более мощная финансовая поддержка.

Дела, требующие напряжения всех сил – такие, как убийство Люта Петтиджона, – попадались действительно редко. Именно поэтому Хэммонд буквально набросился на представившуюся ему возможность. Именно поэтому он так и не сказал Монро Мейсону о том, что встречался с Петтиджоном в день смерти последнего. Он просто должен был получить это дело, получить во что бы то ни стало и добиться обвинительного приговора. Только такое громкое дело, как это, могло помочь ему заработать своего рода политический капитал перед ноябрьскими выборами.

Кроме того, дело Люта Петтиджона было для Хэммонда прекрасным средством досадить собственному отцу.

И для него это была едва ли не самая убедительная причина желать этого дела. Много лет назад, когда Хэммонд принял решение стать прокурором, а не адвокатом, его отец, Престон Кросс, резко возражал против этого. Его главным аргументом была разница в доходах адвоката и прокурора, и он едко высмеивал желание сына стать слугой общества и получать за это жалкие гроши. Но совсем недавно Хэммонд узнал, что дело было вовсе не в деньгах.

На самом деле его решение развело их с отцом по разные стороны баррикады, поскольку Престон Кросс был тесно связан с Лютом Петтиджоном и участвовал в некоторых его неблаговидных аферах. И больше всего он боялся, что судить его будет собственный сын. Хэммонд пытался поговорить с отцом, но не достиг понимания, а лишь усилил враждебность в отношениях между ними.

Но думать об этом сейчас он не хотел. Каждый раз, когда Хэммонд вспоминал об отце, он неизменно оказывался в таком глубоком эмоциональном ступоре, что у него буквально опускались руки. Анализировать их отношения ему было тяжело физически, к тому же ни малейшей надежды на примирение он не видел.